Человек не может отказать себе в удовольствии иметь что-либо, и потому, например, обзаводится собственностью. В ней очень часто попадаются давно приобретенные вещи, ко­торые являются памятными, и хотя они уже не приносят никакой пользы, но расстаться с ними бывает нелегко.

Нечто подобное происходит и в службах неотложной телефонной помощи: по мере их деятельности постепен­но растет число регулярных («зависающих») абонентов. Учитывая опыт телефонного консультирования в других странах, можно считать, что на них приходится в среднем около трети всех обращений. Представляя собой повсеместное явление, «зависающие» абоненты суще­ственно затрудняют консультативную работу, поэтому следует добиваться уменьшения их активности.

Абонентов заставляет «зависать» ряд причин:

а) недо­статочный профессионализм консультантов, нарушающих принципы работы под предлогом «помощи ближнему»;

б) отсутствие инфраструктуры социальной помощи, вынуждающее консультанта выполнять несвойственные ему функции (юридические, социальные, медицинские и т.п.);

в) особые психоло­гические черты «зависающих» абонентов.

Опыт работы показывает, что типология «зависающих» абонентов яв­ляется достаточно многообразной:

— девушки в хронической психотравмирующей ситуации из-за неразделенных чувств;

— юноши, запутавшиеся в отношениях и уверенные, что находятся в дремучем лесу, из которого нет выхода;

— пограничные личности, почти постоянно находящиеся в ситуации противостояния;

— мастурбирующие абоненты, «зависающие» на женских голосах консультантов;

— психически больные, не забывающие сообщить о каж­дом новом факте их драматического опыта.

Перечень можно продолжать. Но важнее понять: что же объединяет этих, столь разных людей? Обобщенный от­вет консультантов-практиков выглядит следующим обра­зом: «У них в самом деле есть проблемы, но они прида­ют им чрезмерное значение. В беседе у них нет реального стремления преодолеть и избавиться от сложностей. Ког­да решение близко, беседа теряет интерес, и они часто озлобляются. Они ничего не хотят менять в жизни и ис­пытывают удовольствие от проблем. Ничто не пугает их больше, чем необходимость принять на себя ответствен­ность». Такая оценка свидетельствует, что «зависанию» значительно способствует общее свойство абонентов, называемое покорностью.

На первый взгляд, покорность — это состояние, фор­мирующееся под влиянием подчинения другому челове­ку или внешним обстоятельствам и проявляющееся в послушании и уступчивости. Казалось бы, близким явля­ется понятие пассивности, определяемое как отсутствие деятельности, безучастность, безразличие, зависимость и несамостоятельность. Выходит, что пассивность является крайним выражением покорности; не всякий покорный человек пассивен, но пассивная личность всегда покорна. На самом деле покорные люди бывают весьма упорны­ми и настойчивыми. Как ни парадоксально, это возни­кает из свойственной им агрессивности. Внешне агрессив­ное поведение вроде отрицает подчинение и уступчивость. Однако анализ мотивов поведения человека показывает, что между ними есть немало общего: покорность являет­ся закономерным следствием агрессивности. Покорность, яв­ляясь двуликим Янусом, всегда содержит наряду с пассивностью скрытую агрессивность: не каждый агрессив­ный человек покорен, но любая покорная личность по­тенциально агрессивна.

Ядро феномена покорности вполне описывается поня­тием конформизма, предполагающим следующее отноше­ние к жизненным ситуациям: «Человек перестает быть самим собой, полностью усваивает тот тип личности, который предлагается моделями культуры и целиком ста­новится таким, каким его ожидают видеть другие» (Фромм, 1989). Каждый надевает на себя одинаковую без­ликую одежду, в которой нет отличий и заметен только уныло-однообразный ряд Мы. При массовой покорности появляются люди-автоматы, люди-винтики, и гипотети­ческие наблюдатели тогда оказываются на самом гигант­ском аутодафе, которое придумало человечество — то­тальном уничтожении множества индивидуальных Я.

Мотивы этого «аутодафе» детально исследованы Эрихом Фроммом (1989). Если исчезает Я, то одновременно почти уходят и собственные мысли, чувства или действия челове­ка. Взамен остается иллюзорная уверенность, что он ими обладает. За этой искренней убежденностью скрывается псевдофеномены, не присущие субъектам, а индуцируемые извне, но воспринимающиеся как свои. Человек не осозна­ет, что повторяет чьи-то авторитетные суждения, и верит, что пришел к определенной точке зрения путем собствен­ных размышлений. Так формируются взгляды на жизнь. Аналогичной является природа псевдожеланий.

Одной из больших иллюзий, по Фромму, является то, что, если внешняя сила открыто не заставляет людей что-то делать, они убеждены, что решения являются их соб­ственными. Но большинство решений навязываются из­вне, и человек лишь убеждает себя в их добровольности. В итоге формируется «псевдо-Я», которое является по­средником, играющим навязанную человеку роль. Отра­жая ожидания других, человек теряет идентичность, что приводит к панике. Стремясь справиться с ней, он подчи­няется внешним требованиям и находит тождественность в чужом одобрении: другие знают и сообщают — кто он.

Феноменологией покорности психологи и психиатры, в сущности, занимались издавна. Как распространенный вариант психической нормы в конце XIX в. французским психиатром Теодюлем Рибо был описан «аморфный тип», лишенный каких-либо индивидуальных черт: эти люди просто «плывут по течению» жизни, слепо подчи­няются внешним требованиям, за них думает и действу­ет общество, а развитие их личности ограничивается ус­ложнением подражания.

Близкие черты были суммированы П.Б. Ганнушкиным в его психопатическом типе конституционально глупых. Он отмечал их постоянную готовность подчиняться боль­шинству, шаблонность и банальность суждений, склон­ность к ходульной морали, показному благонравию и консерватизму. Одни из них умеют держать себя в обще­стве, говорить о погоде и отличаются большим самомне­нием, не проявляя и доли оригинальности. Он именовал это расхожее явление «салонным слабоумием». Другие представляют собой простых примитивных людей без ду­ховных запросов, справляющихся с несложными требо­ваниями какого-нибудь ремесла.

А.Е. Личко полагает, что конформисты — это люди среды. Их главное качество — жить, думать и поступать «как все». Они ни в чем не отстают от окружения и не любят выделяться. Нет более ярых хулителей нового, чем они. Но как только новое становится старым и принима­ется средой, нет более стойких традиционалистов. Нелю­бовь к новому проявляется неприязнью к чужакам. В хоро­шем окружении они милы и исполнительны, в плохом — принимают соответствующие обычаи и манеры. Все пере­нятое является для них непререкаемой истиной, даже если явно противоречит реальности. Они лишены инициа­тивы и успехов в жизни достигают, если занимаемая ими должность, например, четко регламентирована и заранее известно, как следует поступать в каждом конкретном случае.

Еще один тип, отражающий покорность, описан из­вестным психиатром М.О. Гуревичем в 1922 г. и мало известен даже профессионалам. Это селенельный характер (type selennele — фр. «торжественный»). Его основной чер­той является торжественность в речах, поведении, поход­ке, отношении ко всему, что происходит вокруг. Они все­гда торжественны, какими бы простыми вещами ни за­нимались и какие бы пустяки ни говорили. Внешне их характеризует пространная, обстоятельная и монотонная речь, корректная внешность, строгая одежда и медлен­ные величавые движения. Они предпочитают вещать и не любят слушать. Они уверены в непогрешимости и упря­мо отстаивают свои взгляды. Спорить с ними бесполезно и лучше согласиться, чтобы избежать назидательно-важ­ного потока слов. Уверенные в своей значительности, они не подозревают, что слушатели могут потерять терпение или страдать от скуки. В личной жизни они одиноки, себя находят в научной или общественной деятельности, где нередко достигают положения из-за серьезности, пе­дантичности, усидчивости и аккуратности. Их формаль­ный интеллект неплохо развит, но отсутствует самокри­тичность. Они гордятся с трудом приобретенными знани­ями и с детства проходят свой жизненный путь торжественно. «Для хранения традиций трудно найти бо­лее подходящий саркофаг», — писал М.О. Гуревич (1922. С. 80).

Представления о покорности в американской психиатрии подытожены в описаниях зависимого и пассивно-агрессивного расстройств личности. Признаками зависимого типа являются: (а) неспособность к самостоятельным действиям и пассивное предоставление другим права принимать ответственность в основных сферах жизни и деятельности, (б) подчинение своих потребностей чужим, чтобы избежать ответственности и (в) отсутствие уверенности, восприятие себя как недалекого и нуждающегося в помощи.

Еще ближе к покорности стоят феномены пассивно-агрессивного расстройства личности, для которого харак­терны следующие критерии: (1) противодействие долж­ному выполнению социальных и профессиональных обя­занностей; (2) оно проявляется косвенным образом — путем отлынивания, бездельничанья, упрямства, предна­меренной неумелости, ложной забывчивости; (3) два первых критерия порождают длительную социальную и профессиональную бесполезность, например преднаме­ренную неумелость, препятствующую профессионально­му и должностному росту; (4) сохранение этого стиля поведения, несмотря на наличие возможностей быть в жизни более настойчивым и эффективным.

Приведенный ряд личностных типов позволяет более ярко увидеть пассивно-агрессивную сущность покорнос­ти. Конформный акцентуант без труда способен совер­шить агрессивный поступок в отношении чужака с ины­ми представлениями о мире. Селенельные личности на­поминают геронтократию «этапа совершенствования развитого социализма», вещающую из саркофага идей. Зависимые личности настолько покорны внешним обсто­ятельствам, что это переходит в полную бездеятельность, безучастность, безразличие.

С покорностью так или иначе соседствует, обеспечи­вая ее долговременность и устойчивость, феномен «со­циального оглупления». Он связан с индивидуальной глупостью. Покорность и глупость формируют у человека искаженно-иллюзорный, полный потрясающего невеже­ства мир. Знаменитый немецкий теолог Д. Бонгеффер пи­сал, что «глупость представляется скорее социологичес­кой, чем психологической проблемой… При вниматель­ном рассмотрении оказывается, что любое мощное усиление внешней власти (будь то политической или ре­лигиозной) поражает значительную часть людей глупос­тью… Власть одних нуждается в глупости других. Процесс заключается не во внезапной деградации или отмирании некоторых (скажем, интеллектуальных) человеческих за­датков, а в том, что личность, подавленная зрелищем всесокрушающей власти, лишается внутренней самосто­ятельности (более или менее бессознательно), отрекает­ся от поиска собственной позиции в создающейся ситу­ации» (Бонгеффер, 1989. С. 106—107). В этом определении социальной глупости видна ее связь с конформизмом. Но при этом она, в значительной мере, обусловлена инди­видуальной глупостью, являющейся не столько интеллек­туальным, сколько личностным дефектом. Характерные для него проявления состоят из (а) конформности, (б) релятивизма, (в) консерватизма, (г) эгоцентризма, (д) ассортативности—тропизма к «глупой» группе, (е) пассивной агрессивности, (ж) неспособности к эмпатии и резонансу переживаний, (з) стремления к абсо­лютизации (лидера, норм или правил); (и) «жизни сре­ди заблуждений».

Подводя итоги, следует отметить, что покорность, несомненно, имеет регрессивный характер. Под ее влия­нием не только нарушается продуктивное развитие лич­ности, но и существенно снижается уровень коллектив­ных достижений человечества и нарушается технология формирования культуры. Об этом следует помнить, проводя консультирование «зависающих» абонентов в службах неотложно телефонной помощи.

Перед обсуждением консультирования агрессивных и манипулятивных абонентов следует рассмотреть природу и характерные черты их основного инструмента — агрессивной речи. Это поможет справиться с противоречивыми эмоциями, охватывающими консультанта, и довести беседу до завершения, не отступая от принципов оказания телефонной помощи.

Язык человека имеет ряд функций, из них наиболее существенные: (а) номинативная — с помощью слов обозначаются существующие вне языка явления действи­тельности или внутреннего опыта человека; (б) комму­никативная — названное словами включается в диалоги­ческое общение и отношения между людьми, которые формируются на основе норм социального поведения, предписывающими человеку следовать в определенной ситуации ожидаемым лингвистическим шаблонам и из­менять их в соответствии с требованиями партнеров по общению; (в) экспрессивная — слова наполнены эмоци­ями и насыщены выразительностью. А.Ф. Лосев полагал, что без интонации и экспрессии слово просто немысли­мо; как приемы общения они появляются если не рань­ше, то, во всяком случае, одновременно со словами и фразами, и даже простой бессодержательный звук обла­дает ими.

Номинативная функция опредмечивает мир и жизнь человека, приводя к появлению различных языков и их диалектов. Коммуникативная функция проявляется в об­щении, в котором языковые и социальные нормы ока­зываются тесно связанными. Нежелание человека подчи­няться этим правилам рождает контрповедение и пред­полагает отказ от следования принятым нормам языка. Таким образом, общение опосредует антисоциальные по­ступки человека, например протест, бунт, то есть агрес­сию, и приводит к появлению жаргона (арго), особого языка преступного мира, ядром которого является сквер­нословие, или мат. К нему относятся три основных ва­рианта ругательства, обозначающие названия гениталий, сексуальных действий, которые отличаются только формой глагола, а также около 30 слов полумата («блатной музыки»), составляющих наименования телесных отбро­сов и испражнений.

Сегодня мат в основном является языком агрессии. В рамках культуры на него наложено табу, распространя­ющееся на называние соответствующих предметов или действий, но не касающееся их сущности. Однако этнопсихологи и лингвисты считают, что в мат входят самые древние слова человеческого языка. Он возник в эпоху родового общества и аграрно-языческой культуры, для которой было характерно магическое сознание, отлича­ющееся высокой степенью слияния человека и окружа­ющей природы. В то время мат был естественным языком общения. Обозначавшееся им не было чем-то постыдным.

Со временем под влиянием христианской культуры, наложившей на мат табу, его сакральная функция стала исчезать, он превратился в язык контрповедения, сохра­нив специфическую бранную силу.

Сделав мат своей сердцевиной, блатной язык с момен­та возникновения стал средством вербальной агрессии и использовался преимущественно группами, выражавши­ми протест против принятых норм и правил. Сегодня он сохраняется:

а) в хулиганско-блатном обиходе (уголов­ный жаргон), где физическое насилие чередуется со сло­весным, а владение им означает принадлежность к ан­тисоциальной группе и дает положительную самооценку;

б) в речи ряда подростков (молодежный сленг), для которых мат является символом взрослости и силы, про­тестом и бунтом против старших, лингвистическим про­явлением «негативной идентичности». Они, идеализируя отдельные стороны криминальной активности (силу, лов­кость, находчивость в опасных ситуациях и т.д.), часто владеют блатным языком лучше, чем взрослые правона­рушители. Кроме того, жаргон привлекает их как возмож­ность избежать стандартов нормативной речи и выразить свои агрессивные тенденции;

в) в речи размытой, но обширной группы людей с примитивным складом лич­ности и низким образовательным цензом, которым мат заменяет множество понятий и переживаний, делая их общение унылым и безжизненным.

Следует упомянуть возможность использование мата с «терапевтической» целью. Обладая идущей из коллектив­ного бессознательного большой энергией и эмоциональ­ной выразительностью, он облегчает внезапную боль или переживание тяжелой утраты. Слово-мат мгновенно акку­мулирует отрицательную энергию ситуации и «выстрели­вает» ее наружу, снимая эмоциональное напряжение, гнев или злобу. Кроме того, мат сохраняется как элемент смеховой культуры в устном творчестве (анекдотах, час­тушках, поговорках). Он усиливает смеховой эффект, од­нако его эстетическая ценность обратно пропорциональ­на насыщенности произведения сквернословием.

В целом же мат огрубляет психическую деятельность, например в сфере интимных отношений, и является мощной преградой на пути сексуальной грамотности. Подсознание человека реагирует не на смысл, а на эмо­циональный заряд слова. Поэтому систематическое упот­ребление мата приводит к деформации сексуальной жиз­ни, которая без оттенков и полутонов, идущих от духов­ности общения, становится примитивной и обедненной. Не только человек творит язык, но и слово создает лич­ность. Язык навязывает человеку нормы познания, мыш­ления и социального поведения; мы можем познать, по­нять и совершить только то, что заложено в нашем язы­ке — утверждает одна из серьезных лингвистических гипотез.

В психологическом консультировании, очевидно, сто­ит учитывать магическое происхождение сквернословия и в том смысле, что оно имеет суггестивное воздействие на обоих участников диалога. Матерящийся человек является заведомо правополушарным, поскольку внушение есть функция этой части мозга. Он характеризуется тем, что представляет собой деятельного участника происхо­дящего, воспринимает и хорошо запоминает чувственную информацию, особенно сенситивен к отрицательным эмоциям, требующим быстрых ответных реакций, ис­кренне принимает окружающее и совершенно не чувстви­телен к противоречиям. Эти особенности могут опреде­лить тактику беседы. Настраиваясь на их отражение, кон­сультанту следует использовать высказывания, ориентированные на правое полушарие, отличающиеся образностью и выразительностью. Его фразы должны быть простыми, понятными и возможно более неопределенны­ми. Полезным является использование простых образных метафор, напоминающих заговоры или молитвы, пона­чалу в темпе собеседника, постепенно увеличивая экспо­зицию молчания. Построение метафоры является, в из­вестной мере, созданием мифа, проникновением в ма­гическую реальность. Поскольку сквернословие имеет то же происхождение, консультирование в одной реальнос­ти является одним из эффективных способов его преодо­ления. Матерящийся человек, по сути, спит наяву, то есть находится в состоянии агрессивного транса, поэтому партнеру стоит беседовать с ним, как если бы он нахо­дился в трансовом состоянии. Подход кажется звучащим странно, однако, при этих обращениях у консультанта не так много выходов, сулящих позитивный исход беседы.

Агрессивного абонента можно уподобить огню. Агрессивный абонент ох­вачен жаждой разрушения, поэтому консультанту отво­дится незавидная участь жертвы. Беседа с таким абонен­том является серьезным испытанием навыков и умений консультанта и требует мобилизации всех его возможно­стей для того, чтобы с честью выйти из этой сложной ситуации. Если у абонента обнаруживаются интенсивные деструктивные тенденции, то шансы обсудить его пробле­мы, скрывающиеся за их фасадом, невелики.

Агрессивный абонент стремится досадить собеседнику. Он гневается и, естественно, нуждается в разрядке. Она может наступить только после совершения деструкции. Агрессор стремится не к конгруэнтному соприкоснове­нию с пространством собеседника, а к внедрению или его насильственному уничтожению. Особенно привлека­тельным является разрушение личностных границ собесед­ника. Свидетельствующие об этом изменения интонаций голоса и длительность растерянных пауз консультанта являются чувствительным показателем эффективности агрессии. Разрушение границ приводит к растерянности, поэтому для агрессивного абонента нет лучшего подар­ка, чем молчание растерянного собеседника. Человек в замешательстве лишен индивидуальности, доступен и беззащитен. Все растерявшиеся люди в чем-то одинако­вы, и консультант становится не просто живым объектом агрессии, а превращается в обезличенную вещь. По­ставленная цель достигнута: агрессия уничтожила лич­ность, поэтому можно вешать трубку, ощущая триумф. Беседа с агрессивным абонентом является незавершен­ным диалогом, распадающимся в силу деструктивных тенденций.

У консультанта это вызывает закономерное чувство вины — за утрату себя, потерю собственного до­стоинства, это ощущения человека, который недавно бессильно наблюдал за буйством слепой стихии огня, а теперь стоит на пожарище.

Деструкция абонента, естественно, ограничена вер­бальной агрессией. Не оставляя после себя никаких ви­димых следов, она является легкой и доступной для або­нента и крайне чувствительной — для консультанта.

Агрессивному абоненту доставляет особое на­слаждение нанести глубокую, но невидимую рану. Отсутствие явных последствий придает особую рафини­рованность этой агрессии, не вызывая и тени ответствен­ности. А то, что ее легко совершить, набрав номер теле­фона, делает ее еще более привлекательной.

Поскольку агрессивный абонент склонен к неза­вершенному диалогу, то одна из основных задач консуль­танта состоит в превращении его в завершенный. Этот процесс можно назвать блокадой. Блокировать неза­вершенный диалог означает вернуть ему устойчивость, психологический центр и предотвратить нерегулируемую длительность. Он осуществляется консультантом введени­ем ограничений и контроля. Используя эти подходы, он преодолевает тревогу, растерянность, досаду, вину или ответную агрессию, блокируя их выражение. От преодо­ления этих чувств он продвигается к конструктивным от­ношениям. Следует найти «болевые» точки собеседника, скрытые за фасадом первичных агрессивных импульсов. Обнаружение хотя бы одной из них является нитью Ари­адны, выводящей из хаоса незавершенного диалога и позволяющей начать процесс формирования перемен в условиях доверия и эмпатии. От растерянной безличности отношения к человеку как объекту к личности — та­ков путь, который может с помощью консультанта про­делать отношение этих абонентов в диалоге.

Адекватное консультирование (работа с проблемой) в этой беседе возможно только при условии снижения интенсивности агрессии, которая для абонента является придающим уверенность стереотипом поведения. Нарушение этого стереотипа приводит к воз­никновению растерянности, уменьшающей накал эмоций. При разрыве диалогического общения у собеседника по­является вопрос: «Что со мной?», и он в поисках ответа обращается к своему внутреннему миру. Появляющееся замешательство делает абонента внушаемым. Поэтому от­ражать его агрессивные высказывания следует неожидан­ными, однако продуманными краткими инструкциями. Можно использовать цифры и счет, дни недели, поня­тия «знание—незнание», «запомнить—забывать». Постро­ение фраз при разрыве шаблона должно быть утверди­тельным, директивным и конструктивным. Например:

Абонент: «Вы редкостная…»

Консультант: «Да, и это происходит с каждым…»

или «Смерть приходит неожиданно…»

При выраженной агрессивности этот прием следует повторять неоднократно, а при необходимости — чере­довать с использованием простых и образных метафор. Если консультант осознает, что у него нет возможности противостоять агрессии и жизни собеседника не грозит опасность, то целесообразно завершить беседу, пригла­сив позвонить вновь в другое время.

Манипулятивный собеседник. Каждый человек так или иначе, больше или меньше манипулирует в своей жизни другими людьми. Происхождение манипуляции связано с далеким детством. Одним из главных ее источников является ранняя детская сексуальность, в частности стремление обладать и, следовательно, манипулировать главным объектом Эдипова комплекса — своей матерью. Но стремление к обладанию распространяется и на другие  явления: вещи, игрушки, предметы, посредством кото­рых ребенок осваивает, изучает и покоряет окружающий мир. В потребности действовать заложена тенденция к обладанию и манипулированию. В процессе дальнейшей жизни манипуляция проявляется особым способом существования — модусом обладания. Нет оснований считать, что существуют особые манипулятивные личности или манипулятивный характер. Но у людей, имеющих садо-мазохистические тенденции, манипулятивный стиль построения отношений может достигать большой выраженности.

Э. Фромм полагал, что наиболее широко распростра­ненным является несексуальный садизм. Его главная цель состоит в причинении физической боли, полном подчи­нении, унижении вплоть до желания смерти более слабо­го человека. В общественной жизни особое место принад­лежит психической жестокости, которая более безопас­на для садиста (слово или жест «к делу не пришьешь»), но вызывает у жертвы сильнейшую душевную боль. «Там, где есть беспомощный человек, обязательно должна по­явиться психическая жестокость, даже скрытая с перво­го взгляда в самых невинных формах: неуместном воп­росе, саркастической улыбке, смущающем замечании и т.д.», — писал Э. Фромм. Садист стремится установить абсолютный контроль, заставить переносить боль и уни­жения, понимая, что беспомощность не может защитить себя. Он превращает другого в свою собственность, вещь; только обладая другим, садист находит одно из решений проблемы человеческого существования: «Как жить?». Садистические черты прочно входят в структуру харак­тера человека. Для садиста все, что живет, должно под­лежать его контролю, живое должно превратиться в без­гласную  вещь,  в «живые,  дрожащие,  пульсирующие объекты власти». Садист стремится быть полноправным властелином своей жертвы, ее мыслей, чувств, поступ­ков и даже самой жизни. Присутствие беспомощного «за­водит» его и стимулирует к дальнейшей садистической активности. Его сознание является туннельным, на самом деле он боится реальности жизни,  ему несвойственны высшие проявления человеческого духа: любовь, дружба или подвижничество, но очень характерны ксенофобия и неофобия (тот, кто незнаком, — нов, а все новое все­гда страшит и вызывает подозрение). Садист близок ма­зохисту, этих сиамских близнецов объединяет одно фун­даментальное обстоятельство, считал Э. Фромм, «чувство бессилия перед жизнью». Оба нуждаются в постороннем существе, чтобы как-то себя дополнить, сделать другого продолжением своего Я и восстановить психологический центр, которого они лишены. Поэтому лучше говорить о садомазохистическом характере. Садизм в обществе под­держивается наличием подавляющих и подавляемых. Он исчезнет, если каждый человек обретет независимость, единство, критическое мышление и личную продуктив­ность.

По мнению многих исследователей, манипуляторов следует относить к личностям с садистическими тенден­циями, которые используют других для поддержания и сохранения чувства контроля над собственной жизнью. Манипуляция может проводиться и с серьезными дест­руктивными целями, направленными на разрушение че­ловека.

Манипулятивный абонент в начале телефонной беседы скрывает садистические или деструктивные цели за благо­видным фасадом. Он легко использует незаметные хитро­сти, уловки, фокусы, трюки или надувательство. Это яв­ляется попыткой завладеть консультантом. Поэтому следу­ет обращать внимание на следующие черты манипулятора:

1) неустойчивость и прихотливость эмоций;

2) туннельное сознание — они видят только то, что хо­тят видеть, и слышат только то, что желают слышать;

3) играют в проблемы, конфликты и жизненные ситуа­ции.

Главная задача манипулятивного абонента, часто нео­сознаваемая, состоит в установлении власти над беседой, мыслями и чувствами другого, поэтому консультанту важ­но сохранять и удерживать собственный контроль над разговором. В беседе с манипулятором становится ясно, что он предпочитает говорить только на темы, которые считает приемлемыми, и легко озлобляется, если консультант проявляет иные намерения. Он скрывает свои истинные чувства, не осознает манипулятивные или аг­рессивные стремления, не доверяет другим, рассматри­вая их в качестве объектов обладания или вещей. Две ли­нии определяют поведение консультанта в процессе раз­говора с манипулятором: поддержание контроля над беседой и ее завершение, если абонент переходит к вер­бальной агрессии (оскорблениям). Эти принципы взаимо­связаны, поскольку установка консультанта на сохране­ние контроля над беседой приводит к оскорблениям со стороны манипулятора, ибо не дает ему возможности контролировать. Важно помнить и о том, что не следует поддаваться гневу. /5/