В процессе становления экономики рыночного типа характерным явлением становится самоустранение государства от регулирования многих социально значимых вопросов, стремление решить широкий круг проблем рыночными методами, переложив при этом (частично или полностью) ответственность на органы местного самоуправления, на конкретного гражданина. В этой связи развитие структур гражданского общества выступает в качестве одного из главных условий повышения ответственности членов общества за своё материальное благосостояние.

Гражданское общество представляет собой довольно ёмкое и многофакторное явление. Как известно, оно начинает формироваться с разделением общества на государственную и негосударственную сферы человеческой жизнедеятельности. Наиболее глубокие и активные процессы его создания в Европе приходятся на XVI – XVII века, т. е. на период перехода к новым капиталистическим общественным отношениям.

Сама постановка проблематики, связанной с гражданским обществом, содержится в трудах Т. Гоббса, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо, В. фон Гумбольдта и др. просветителей – авторов теории “общественного заговора”.

Так, в работе “Опыт установления границ деятельности государства” Гумбольт выделяет три основных различия между государством и гражданским обществом:

1) Система рациональных, общественных учреждений, формируемых "снизу", т.е. индивидами, и система государственных институтов;

2) “Естественное и общее право” и позитивное право, провозглашаемое государством;

3) Сосуществование понятий “человек” и “гражданин”.

На основе анализа данных различий он приходит к основополагающему выводу, что государственный строй не есть самоцель, он лишь средство для развития человека.

Г. Гегель подразумевал под гражданским обществом относительно независимую от государства совокупность отдельных индивидов, классов, групп и институтов, взаимосвязь которых регулируется гражданским правом.

Феномен гражданского общества формировался как исторический результат трансформации всей общественной жизни, в том числе в процессе длительного движения от семьи к государству. Образовавшийся в ходе этого генезиса социум включает частнособственнические отношения, рыночную экономику, социальные группы, институты, обеспечивающие жизнеспособность общества и реализацию всего комплекса гражданских прав. При этом Гегель исходил все же из признания государства над гражданским обществом. Государство, будучи, в его понимании, более высокоорганизованной органической ценностью, претендует на роль гаранта действительной свободы гражданского общества и представляет общество в его единстве.

Точка зрения К. Маркса предполагала, что государство, как бы охватывая общество во всех его ипостасях, фактически служит собственническим интересам господствующих социальных групп. Отсюда он выводит некую генетическую связь между гражданами и буржуазным обществом: “Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, — указывал он, — и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов — словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества”.

Представляется интересным, в этой связи, подход к данной проблеме известного итальянского социолога А. Грамши, который выделял в обществе первой половины XX века три его составных части: экономическую (т.е. владение средствами производства и

распределения), гражданскую (семья, профессиональные ассоциации, частные клубы и организации) и политическую (т.е. государство).

Под гражданским обществом А. Грамши понимал сеть “частных” (т.е. неправительственных, неформальных) организаций социальных классов и слоев, не включенных непосредственно в аппарат государственной власти: профессиональных, культурных, просветительских, религиозных, благотворительных, а также общественно-политических групп и объединений. При этом гражданское общество он помещал как бы между его экономическим и политическим срезами, тесно связывая его как с данными экономическими структурами, так и с государством, которое разрешает социальные конфликты и создает политические (правовые, институциональные) формы власти.

Таким образом, из приведенных выше взглядов на содержание и характер гражданского общества, принадлежащих виднейшим представителям политической философии различных стран и эпох, мы можем сделать следующие выводы:

1) Гражданское общество — закономерный продукт исторического развития человечества, появившийся в период ломки сословных перегородок и начала формирования правового государства.

2) Важным условием складывания гражданского общества является наличие возможности у всех граждан обретения экономической самостоятельности на базе частной собственности.

3) Формирование гражданского общества, безусловно, предполагает ликвидацию сословных привилегий и возвышение человека как личности, его превращение из подданного в гражданина, правомочного и равноправного в юридическом отношении.

4) Гражданское общество представляет собой своего рода встречный вектор, постоянно пребывающий в сложном, противоречивом и диалектическом единстве с государством.

5) В XX веке мы наблюдаем в развитых странах уже сформировавшийся определенный тип гражданского общества, характеризующийся приоритетом частной собственности и частнособственнических интересов, наличием значительного слоя “среднего класса”, большое количество и многообразие общественно-политических организаций, выражающих интересы различных социальных групп и т.д.

6) В странах, вступивших в этап кардинальных реформ, формируется переходный тип гражданского общества, в котором взаимодействуют и переплетаются определенные черты и свойства как авторитарного, так и демократических типов.

Гражданское общество имеет свою, достаточно сложную внутреннюю структуру, определяемую существованием горизонтальных связей с их взаимодействием на нескольких уровнях:

1) Основа гражданского общества — это экономические отношения, которые базируются на многообразии форм собственности с учетом соблюдения интересов личности и общества в целом. Наличие же собственности служит базовой предпосылкой свободы личности в любом обществе.

2) Следующий уровень — это социокультурные отношения (семейно-родственные, этнические и т.д.). Гражданское общество, по сути, предполагает наличие многообразной, разветвленной социальной структуры, которая отражает весь спектр интересов множества социальных групп и слоев и находится в состоянии перманентной динамики.

3) Наконец, верхний уровень — это отношения, связанные с политическими и культурными приоритетами, ценностными ориентациями индивида.

Поэтому можно согласиться с мнением большинства российских ученых, которые определяют гражданское общество в широком смысле слова. Так, российский социолог А.П. Кочетков определяет гражданское общество как относительно устойчивую сис

тему экономических, социально-политических, духовно-нравственных и других общественных отношений. По его мнению, в рамках этой системы функционируют различные общественные организации, движения, политические партии (кроме правящей), экономические организации и объединения и, наконец, сам человек как личность со своими разнообразными потребностями и интересами.

Таким образом, приняв за исходную посылку сделанный выше краткий обзор формирования концепции гражданского общества и отметив понятийно-содержательный охват данной категории, мы можем перейти к краткому рассмотрению места и роли социальной политики в современной системе общественных отношений в России с учетом продолжающейся эволюции последней.

Как уже отмечалось, социальная политика, являясь специфическим средством и проявлением государственного регулирования, характеризуется существенным динамизмом, оперативно реагируя на масштабы, остроту и формы социальных проблем.

В начале 90-х годов обозначилась насущная необходимость радикальных перемен в социальной политике России. В качестве их предпосылок можно условно выделить две группы факторов:

Ø во-первых, системные преобразования, ориентированные на смену всей общественной системы;

Ø во-вторых, перемены в общественных структурах, которые объективно выделяются при смене системы.

Оба фактора во взаимосвязи прямо или косвенно влияют как на состояние отдельных социальных проблем, так и на характер социальной ситуации в целом.

Как и в других странах, в России комплекс “социальная сфера — социальная политика”, наряду с политическими и экономическими структурами, образует базу любой общественной системы. Вследствие этого, конкретное содержание и характер социальной политики прямо адекватны содержанию и характеру всей общественной системы. Поэтому рассмотрение эволюции социальной политики переходного периода необходимо проводить в общем контексте глобальных изменений, которые претерпевает вся общественная система.

Отличительные черты общественной системы, существовавшей в России до периода преобразований, обусловлены самим ее названием – “социалистическая”. При всем расхождении ее теоретического содержания, довольно фрагментарно и односторонне изложенного “основоположниками”, и практической реализацией, мы можем говорить о состоявшемся эксперименте по созданию социализма большевистского, экстремистского типа. Но поскольку он считается единственным типом социализма, воплощенным на практике, его можно считать “реальным социализмом” и, соответственно, попытаться выделить его общие черты в экономической, социальной и политической сферах.

Политическая система характеризуется отрицанием общепринятых в цивилизованном мире норм политической демократии, элементов гражданского общества, основных политических прав и свобод граждан.

Ядром системы является тоталитарное государство — основа и опора режима политической диктатуры “элиты” партийно-бюрократической номенклатуры.

Методы управления базируются на использовании возможности широко разветвленного аппарата, ориентированного на физическое насилие, политические репрессии и идеологическое закрепощение личности.

Само существование политической системы подобного типа зависит от наличия двух структурных элементов:

▪ монополии единственной разрешенной партии на государственную власть (при этом партия фактически является "стержнем" всех государственных структур);

▪ неограниченного господства в общественной жизни единственно допустимой идеологии.

Совокупность этих двух элементов составляет жесткий каркас политической системы, так называемого “реального социализма”, который препятствует не только разрушению, но и, как мы уже знаем, развитию.

Определяющий фактор экономической системы — это практически абсолютное огосударствление собственности на средства производства и такое же практически полное отрицание частной собственности.

В условиях “реального социализма” производство замкнуто и функционирует ради самого себя, работает “на благо” государства, которое является, по сути, единственным заказчиком и произвольно устанавливает “набор” общественных потребностей, равно как и очередность их удовлетворения.

Поэтому важнейшим признаком такой экономики является общий и хронический товарный дефицит. Причинами, его порождающими, выступают три последовательно связанных момента:

· централизованная политика государства по искусственному “замораживанию” цен на десятилетия;

· низкая производительность труда;

·  искусственное ограничение потребления.

В свою очередь, дефицит в значительной мере влияет на производство и потребление, служит постоянным источником формирования материальных ресурсов и рабочей силы.

Материальные ресурсы централизованно распределяются соответствующими государственными ведомствами, поэтому, как правило, отсутствует возможность установления свободных цен — государство жестко фиксирует плановые цены. При этом они не отражают действительного отношения производственных затрат и состояния потребительского рынка, иными словами, — соотношения спроса и предложения. Можно говорить об учете плановых приоритетов и (или) текущей политической конъюнктуре, как решающих факторах стимулирования производства.

Весь цикл общественного производства в условиях “реального социализма”, т.е. сырье, ресурсы и капиталовложения — непосредственное производство — обмен или реализация произведенной продукции, находится под непосредственным руководством и жестким контролем государства.

Чрезмерное расширение и аккумулирование экономических функций государством объективно требует наличия огромного бюрократического аппарата “управленцев” со своими собственными корпоративными интересами и закономерностями развития. Именно аппарат выполняет задачу детального регулирования (а точнее, жесткого регламентирования) всех элементов и нюансов производственного процесса в соответствии с комплексными потребностями господствующей командно-административной системы, которые определяются высшим партийным руководством. При этом в качестве ведущего принципа хозяйственного управления на всех звеньях выступает принуждение, а его основные методы носят внеэкономический директивно-административный характер.

Советский вариант экономики “реального социализма” в чистом виде отличается двумя особенностями:

- во-первых, это необычайно высокий, не всегда оправданный уровень милитаризации, который тяжелым бременем ложится на экономику, ибо требует огромных затрат материальных и человеческих ресурсов;

- во — вторых, необычайно высокий уровень концентрации производства, сопряженный с монополизацией его наиболее важных и рентабельных отраслей.

Такая практика говорит о том, что здесь мы имеем дело с экономической системой, которая носит откровенно государственно-монополистический характер. И тогда можно только гадать, чем же “государственно-монополистический социализм” лучше государственно-монополистического капитализма…

Скорее, наоборот, приведенные параметры убедительно, на наш взгляд, подтверждают, что экономика так называемого “реального социализма” — это и есть “теневая” экономика, поскольку она работает с нарушением законов — как объективных экономических, так и конституционных, юридических. Она ориентирована, прежде всего, на обслуживание и обогащение элитной верхушки, а не всего общества, и не имеет ничего общего с подлинной рыночной экономикой.

Это экономика — принудительная (по характеру управления), плановая и централизованная (по методам регулирования). Она, как правило, категорически отрицает рыночную свободу, рыночные принципы организации и управления производством.

Обратившись к социальной политике, мы убеждаемся в том, что она по своей организации и содержанию отличается рядом специфических характеристик, которые являются производными общих особенностей системы, о которой идет речь в данный момент.

Главная особенность заключается в том, что монопольная, если не исключительная прерогатива развития социальной сферы принадлежит государству. В его непосредственное ведение входит как формирование основных направлений и параметров социальной стратегии и текущей политики, так и задействование (мобилизация) материальных ресурсов и формирование механизма их применения. То есть монополия государства распространяется на всю систему жизнеобеспечения человека.

При отсутствии гражданского общества в основе управления социальной сферой лежит уже упоминавшийся выше так называемый “общественный договор”. Он не регистрируется официально и не формулируется, но негласно заложен в идеологию и практику государственного “социализма” и обозначает определенное разделение обязанностей между населением и государством.

По “договору” предполагается, что трудоспособные граждане соответствующего возраста работают на благо общества, поэтому материальное стимулирование труда в этих условиях уже роли не играет.

С другой стороны, также априори утверждается, что государство, как бы в обмен на труд, должно проявлять заботу о населении:

· обеспечивать каждому гражданину элементарное материальное благосостояние,

· минимальные социальные гарантии и защиту — как через вознаграждение за участие в общественно полезном производстве, так и посредством социальных выплат и услуг, которые финансируются государством.

Но при этом нужно постоянно иметь в виду, что рамки, за которые не могут выходить ни благосостояние, ни защищенность, довольно узки.

Социальные услуги, в том числе медицинские, образовательные, жилищные и т.д., предоставляются всем в равной мере и бесплатно, согласно принципа справедливости, который официально трактуется как равенство в потреблении материальных и социальных благ.

Однако подобную “идеальную схему” распределения можно воспринимать всерьез скорее как идеологическое и пропагандистское клише, нежели как нечто реальное. Это объясняется тем, что общественный договор между двумя сторонами представляется произвольно навязанным сверху и вынужденным, поэтому и исходящие из него взаимные обязательства носят, в принципе, декоративный характер. Почему?

Во-первых, социальные услуги никогда и нигде не предоставляются государством всем “поровну и бесплатно”. Такие услуги всегда полностью оплачиваются, и, в первую очередь, самими потребителями через недоплату их труда в общественном производстве и различные формы налогообложения. Просто государство, опираясь на свою монополию на производство и распределение услуг, искусственно отрывает акт их купли — продажи от акта их непосредственного потребления. Тем самым создается глубоко укоренившаяся в общественном сознании иллюзия бесплатности социальных услуг в условиях так называемого “развитого социализма”.

Во-вторых, в этих же абстрактно-туманных условиях была распространена, большей частью, не афишировавшаяся в начале практика непосредственной оплаты потребителем тех или иных социальных услуг, например, в медицине (специальное лечение, уход за больными при госпитализации и на дому), в образовании (репетиторство) и т.п. В подобных случаях конкретная оплата диктуется желанием потребителя покупать услугу как таковую (при ее формальном отсутствии в перечне), либо повысить ее качество.

В-третьих, так называемый “реальный” или “развитой социализм” фактически узаконил практику распространения по всей стране системы льгот и привилегий, которыми через закрытые учреждения пользуются, так сказать, “самые равные среди всех равных”, т.е. — государственная бюрократия и партийно-хозяйственный “актив”.

Для представителей этого, фактически господствующего меньшинства проблема дефицита товаров и услуг как таковая не существует. В качестве наглядного примера подобной практики можно упомянуть о мощной сети таких так называемых “закрытых распределителей”, как “классовом орудии социалистического распределения”, которые получили широкое распространение в СССР в начале 30-х годов.

Преследовалась, в общем-то, благая цель – “покончить с очередями”. На деле это оказалось (хотя это изначально предполагалось вождями) средством социальной дискриминации, которое было нацелено на обеспечение приоритетного материального благополучия правящей верхушки, благодаря и в ущерб основной части населения.

Еще одно, не менее пагубное, последствие узаконивания подобной системы заключается в демагогически — циничном опошлении самой идеи социальной справедливости, о которой так любят ныне говорить идеологи КПРФ…

Монопольное положение государства в системе распределительных отношений и, следовательно, обеспечения всей жизнедеятельности населения сопровождается и дополняется практикой преднамеренного сокрытия социальных язв и пороков. Во многом это диктуется идеологическими мотивами. А поскольку отсутствуют реальные представления в обществе относительно состояния и масштабов бедствий, затрагивающих широкие группы населения, то оно не в состоянии выработать эффективные методы и средства “социальной терапии”. На практике же они, как правило, вообще игнорируются.

Общий и концептуальный подход к социальной политике страдает теми же специфическими особенностями. Формально базой решения социальных проблем выступает в это время лозунг: “Всё — во имя человека, всё — для блага человека”.

На партийных съездах он находил свое дальнейшее “развитие” в таких призывах, как “резкое повышение жизненного уровня”, “решительный поворот промышленности к реальным требованиям потребителей” и т.д. и т.п.

Однако все эти положения, никак не подкреплялись конкретной практикой, вырождались в беззастенчиво-лживую социальную демагогию. В действительности же проводится прямо противоположная политика.

Развитие социальной сферы, совершенствование ее инфраструктуры “номенклатура” допускает лишь в тех пределах и постольку, в каких и поскольку это обещает укрепление политических и экономических основ самой системы, которой идеально и неизменно придается приоритетный статус. Поэтому социальные услуги и выплаты, предоставляемые

государством, характеризуются таким объемом и таким качеством, каковые в состоянии удовлетворить только самые минимальные и элементарные потребности человека.

Отсюда и своеобразный подход к социальной сфере:

Во-первых, это преобладание “разумно-достаточного”, а, точнее, – “разумно-остаточного” принципа в подходе к выделению государственных резервов на социальные потребности и их финансированию. Это проявляется в том, что при распределении через бюджет централизованных фондов максимум внимания уделяется промышленности, причем таким отраслям, которые связанны с так называемой “оборонкой”, т.е. имеют оборонное значение. Первостепенное значение приобретают также экспорто-ориентированные отрасли, дающие существенные валютные поступления. Только после этого доходит очередь до финансирования отраслей, направленных на производство товаров первой необходимости и удовлетворения социальных потребностей.

Во-вторых, постоянно присутствует не афишируемая, но достаточно явная дискриминация работников отраслей социальных услуг при оплате их труда. Такое пренебрежительное отношение подпитывается пресловутой марксистско-ленинской идеологической доктриной, согласно которой общественный труд подразделяется на “производительный”, т.е. связанный с материальным производством, и “непроизводительный” т.е. относящийся к социально-духовной сфере. При этом последнее занимает сугубо подчиненное, второстепенное положение по отношению к материальному производству.

Со временем, когда внутренние резервы “социалистической” системы оказались практически исчерпаны, а сама система органически “вползла” в закономерный исторический тупик, встала объективная потребность в ее кардинальном пересмотре и замене. Это нашло практическое выражение и в переходе от порочного “реального социализма” к принципиально новой общественной системе.

Сущность переживаемого в настоящее время Россией переходного периода заключается в распаде или коренной трансформации прежних и формировании принципиально новых общественных структур, которые должны функционировать на качественно иной основе.

В этом контексте следует отметить, что отрицание капитализма как некоего идеала общественного устройства отнюдь не означает огульного нигилизма в отношении его институциональных составляющих, благодаря которым мы можем видеть достаточно стабильное экономическое и социально-политическое развитие наиболее передовых стран мира. Здесь, прежде всего, необходимо вести речь о рыночной экономике и политической демократии.

Политическая демократия подразумевает в идеале такую форму управления обществом, которая основана:

· на признании граждан источником власти;

· признании их права участвовать в решении государственных дел либо непосредственно, либо опосредованно, т.е. через избранных ими представителей;

· предоставлении гражданам широких политических прав и свобод.

Политическая демократия включает в себя в качестве основополагающих элементов

· принцип разделения властей (на представительную, исполнительную и судебную),

· правовое государство,

· относительно развитое гражданское общество.

Такая структура способна обеспечить прямое влияние населения на принятие конкретных решений, равно как и соответствие последних общественным интересам.

Под рыночной экономикой обычно понимается

· преобладание регулирующей роли рынка в общественном производстве,

· преобладание в распределении материальных ресурсов и рабочей силы,

· в координации активной экономической деятельности отдельных индивидов и независимых хозяйствующих субъектов.

В этом случае в качестве главного рыночного регулятора выступает “свободно” устанавливаемая цена. Конкретные проявления самого существования рынка как экономической категории – частная собственность, свободное предпринимательство и конкуренция между производителями и продавцами.

Однако рынок в “чистом” виде – это понятие идеальное, поскольку современная рыночная экономика везде является смешанной, т.е. в ней сосуществуют и взаимодействуют различные виды собственности, сектора экономики, принципы построения и регулирования хозяйственной жизнью общества. Кроме того, необходимо отметить, что это – социально-ориентированная экономика. Тогда если рынок выполняет роль механизма, обеспечивающего максимальную и стабильную ориентацию производства на удовлетворение растущих и развивающихся потребностей населения, то государство – это своего рода общественный гарант защищенности и равенства “стартовых” возможностей людей, активно и эффективно включенных в предпринимательство.

Однако следует подчеркнуть, что ни рынок, ни его внешний антипод – государственное регулирование, сами по себе не являются сущностными признаками какой-либо одной общественной системы. Системы различаются между собой, в общем, не столько и не только по наличию или отсутствию конкретных средств и методов, сколько по тому, в каком виде и как они применяются, а также какое место они занимают в общественном управлении и какое политическое устройство им адекватно. Конкретное количественное соотношение отражает качественно разные характеристики принципиально различных общественных систем.

Как справедливо отмечает в этой связи политолог Г.Г. Дилигенский, единственная идеологема, которая выдержала испытания временем – это универсальный гуманизм, утверждающий одновременно свободу человека и ответственность общества за благосостояние и безопасность его членов. Фактически на основе такой идеологемы и формируется новая общественная система, что предполагает определенный компромисс между “рыночным” либерализмом современного типа и сильного государства, которое выступает гарантом социальной защиты, безопасности и справедливости.

Подобный компромисс – между “рыночным” либерализмом и сильным государством – дает возможность использовать такое обще понятийное обозначение как “социальный” либерализм. Такая дефиниция во многом адекватно отражает сущность российского варианта демократически-рыночной модели.

Упомянутый компромисс предусматривает, с одной стороны, многообразие форм собственности, в том числе на средства производства и землю, свободу частного предпринимательства и конкуренции, инициативную и творческую трудовую деятельность и т.п. С другой стороны – обязанность общества – и, прежде всего, в лице государства – обеспечить нормальные условия для функционирования рыночной системы, поддерживать на адекватном общественным потребностям уровне состояние социальной сферы, способствовать оптимальному распределению коллективных благ, от которых прямо зависит индивидуальное благосостояние.

Реализация подобного компромисса, таким образом, отвечает объективным потребностям современной России и может дать существенный импульс прогрессу во всех сферах общественной жизни России, включая социальный аспект.

Одним из важных явлений, существенно влияющих на состояние и формы проявления социальных проблем, выступает демографическая ситуация и интенсивность миграционных потоков, наблюдаемые на фоне глубоких экономических преобразований. Поэтому представляется необходимым обратить более пристальное внимание на эти важные составляющие социальной сферы.

Демографические факторы социальной жизни непосредственно проявляются в соотношении числа родившихся и умерших людей, что, в конечном счете, определяет естественные изменения в размерах и возрастном составе населения страны.

Следует отметить, что тенденция к “старению” – объективное явление, присущее не только России, но и многим другим странам. Тем не менее, в России она выделяется наличием двух особенностей: значительно большими масштабами и довольно высокими темпами своего развития, а также – источниками.

Дело в том, что “старение” является следствием отнюдь не увеличения продолжительности жизни, благодаря улучшению условий существования, развитию здравоохранения и т.д.

Согласно определенной статистики, только в течение 1990-2000 гг. ожидаемая при рождении продолжительность жизни уменьшилась с 69 до 64 лет, в том числе у мужчин – с 64 до 58 лет, у женщин – с 74 до 71 года. Более того, начиная с 1992 года, уменьшение темпов естественного прироста населения сменяется тенденцией к так называемому “отрицательному росту”, т.е. к сочетанию устойчивого увеличения числа умерших с падением уровня рождаемости, в идеале – вплоть до “нулевого”. Так, за период 1987-1994 гг. число родившихся сократилось, в среднем показателе, на 44 %, в то время как умерших – выросло на 50 %.

Подобное сочетание и является одним из источников абсолютного сокращения размеров населения. И хотя в 1994 г. удалось несколько приостановить падение рождаемости, этого оказалось недостаточно для реального улучшения демографической ситуации, связанной с убылью населения.

К этому следует добавить и наличие того, к сожалению, существенного фактора как детская смертность. Достаточно сказать, что в 1985 – 1994гг. она составляла примерно 18,8 случаев на тысячу родившихся за год. Это обстоятельство, наряду с иными факторами, серьезно осложняет перспективу улучшения демографической ситуации в обозримом будущем.

Разрешение данной проблемы объективно требует комплексного подхода, учитывающего как социально-экономические условия существования, так и – в немалой степени – качество медицинского обслуживания.

В возникновении и развитии демографического кризиса негативную роль играет общее ухудшение социально-экономической ситуации, в плане усиления ее нестабильности. В свою очередь, этот кризис усугубляет социально-экономические процессы, так как он в состоянии непосредственно затронуть потенциальное воспроизводство рабочей силы и, следовательно, состояние и развитие рынка труда, перспектив потребностей в детских дошкольных учреждениях, образовательных школах, а, соответственно, – спроса на педагогов и т.д.

Таким образом, демографический “сбой” способен углубить проблемы, находящиеся в компетенции всей социальной сферы, в том числе системы социального обеспечения, поскольку возрастает число ее адресатов, но сокращаются источники финансирования.

Пытаясь переломить вышеупомянутые тенденции, правительство обращает внимание на социальную и этническую миграцию, как на средство разрешения данной совокупности проблем.

Феномен миграционных процессов во всем их многообразии как социальная проблема получил “право” на реальное существование, благодаря эпохальным событиям, связанным с распадом СССР и “социалистического лагеря”.

Одним из следствий социалистической дезинтеграции явился вывод значительной группы российских войск из стран так называемого “дальнего зарубежья” а затем и “ближнего”, т.е. бывших советских республик.

Постановка на повестку дня крупномасштабной миграции во многом была вызвана чисто политической конъюнктурой и стала причиной обострения многих социальных проблем. Вывод войск осуществлялся в рекордно короткие сроки, без серьезной проработки целого комплекса практических вопросов, связанных хотя бы с элементарным жизнеобеспечением военнослужащих и членов их семей (трудоустройство, медицинское обслуживание, жилье, образование и т.п.)

При этом нельзя забывать и о таком серьезном факторе, повлиявшем на ситуацию в этой сфере, как сокращение численности вооруженных сил России, особенно в начальный период процесса “либерализации” в стране. Только за 1991 – 1994 гг. численность личного состава армии уменьшилась почти на половину – на 1,22 млн. человек. Такая массовая демобилизация привела к значительному количественному расширению рынка рабочей силы и значительно обострила многие социальные проблемы.

Активно проявляет тенденцию к усилению и такой комплекс серьезных проблем, которые ранее были скрыты от серьезного анализа, а именно: обострение национально-этнических противоречий и социально-политических конфликтов, усиление национализма и шовинизма. Одним словом, всё, что явилось последствием распада СССР и суверенизации республик. Эти проблемы также вносят деструктивный вклад в общую ситуацию, характеризующуюся постоянным усилением миграционных потоков.

В общем виде мы можем, вероятно, выделить три основные тенденции в миграционном процессе.

Во-первых, поток мигрантов в Россию из стран так называемого “ближнего зарубежья”, с перспективой дальнейшей интенсификации. Так, к середине 90-х годов его размеры превысили 1 млн., что на 5% больше, чем полтора десятилетия назад.

Во-вторых, явное сокращение за те же полтора десятилетия миграции в эти государства из России: к середине 90-х годов оно составило 54 тыс. человек (71%).

Наконец, в-третьих, совокупность этих двух тенденций привела к десятикратному увеличению притока мигрантов в Россию. Так, за 1990-1994 гг. население страны за счет мигрантов ежегодно увеличивалось на 0,5 млн. человек.

Наблюдаются определенные изменения и в самом характере миграционных процессов между Россией и “ближним зарубежьем”. Так, в 1980 г. 11 из 14 советских республик имели отрицательный баланс миграции с Россией, т.е. число прибывших из этих республик не столь значительно превышало число приехавших в них из России. Обратная пропорция была характерна только для трех республик Прибалтики.

Диаметрально противоположный вид та же ситуация приобретает уже в середине 90-х годов. Все 14 новообразованных государств имеют явно выраженный отрицательный миграционный баланс с Россией. Причем если у одних государств (страны Балтии) произошла лишь смена знака, применительно к балансу миграции, то у всех остальных превышение уехавших в Россию над приехавшими из нее возросло многократно. (от 3-4 раз в Беларуси, Молдове, Азербайджане до 8-13 раз в Армении, Казахстане, Таджикистане, Узбекистане.)

Оценивая миграцию как один из социальных феноменов последнего времени, необходимо признать, что территориальные перемещения населения представляют собой вполне нормальное явление, выступающее совокупным отражением трудовой и социальной мобильности, изменений в размещении производительных сил, динамики общественного производства. При этом направление и состав миграционных потоков зависят, главным образом, от экономических и социально-экономических обстоятельств, потребностей производства и изменений в его территориальном распределении, несбалансированности трудовых ресурсов по регионам, географических различий в уровне жизни и социальных условиях существования и т.д.

Просматривая историческую ретроспективу, мы убеждаемся в том, что подобные массовые перемещения социальных групп всегда играли важную роль в России, нередко

определяя в значительной степени ее развитие. Особенно широко практиковались они в ее советский период, и, как мы знаем, осуществлялись как – преимущественно – на исключительно насильственной основе, так и на относительно добровольных началах.

В первом случае территориальные перемещения практически не сопровождались, да и не нуждались в каких-либо социальных мотивациях, т.е. в создании хотя бы элементарных условий для жизни и труда, поскольку основной поток мигрантов проходил печально известную систему ГУЛАГ. В качестве примера можно упомянуть такие явления истории, как переселения в ходе “раскулачивания” крестьянских хозяйств, политических репрессий партийно-хозяйственных, административных и военных кадров, а также в ходе принудительной депортации народов Крыма и Средней Азии, Северного Кавказа и Поволжья в 30-40-е годы.

Во втором случае переселения мы сталкиваемся с минимальным социальным обоснованием, хотя ему придавалось чисто формальное второстепенное значение. Единственный стимул, который мог играть реальную роль в инициировании миграции данного типа, хотя и на начальном этапе – меры экономического порядка: одновременные ссуды и повышенная оплата труда. Тем не менее, они не всегда могли до конца компенсировать недостаточную бытовую обустроенность, низкий уровень снабжения, тяжелые климатические условия и отсутствие нормальных условий труда. В этом случае наглядным примером могут служить переселения в ходе хозяйственного освоения Севера, Западной Сибири и Дальнего Востока.

Оба типа перемещения при их конкретном своеобразии характеризуются рядом общих черт:

1) Все они предварительно планировались, организовывались, координировались государством, т.е. центром.

2) Все процессы жестко контролировались карательно-репрессивным аппаратом, т.е. “органами”.

3) Все перемещения имели однозначную, явно выраженную политическую и/или хозяйственную направленность.

В этом отношении контрастом ко всему изложенному выше является нынешнее состояние иммиграционного потока, который развивается, главным образом, на стихийной, неорганизованной основе.

С начала 90-х годов иммигрантам, прибывающим в Россию, становятся, как правило, беженцы и вынужденные переселенцы, значительную часть которых составляет этнически русское и русскоязычное население стран “ближнего зарубежья”.

Следует констатировать тот факт, что это, преимущественно, вынужденная иммиграция, которая имеет причиной либо крайние затруднения, либо полную невозможность проживания на прежнем месте. К этому следует добавить огромные материальные потери и ничем не компенсируемые морально-психологические травмы.

Приток вынужденных иммигрантов, как свидетельствует конкретная практика сегодняшней жизни, имеет тенденцию к постоянному возрастанию. А это означает, что в перспективе это может стать одним из факторов обострения социально-этнической, а в дальнейшем – и социально-политической обстановки в стране.

Вместе с тем вынужденная иммиграция, разумеется, при рациональном, взвешенном и требовательном подходе к данной проблеме, способна, в целом, реализовать заложенный в ней определенный позитивный потенциал. Она может несколько нейтрализовать демографическую напряженность, обеспечить решение вопросов размещение производительных сил (“заброшенные” районы), обеспечить кадрами местное производство. Но это возможно при ведущей роли государства в проработке социального обоснования как миграции в пределах России, так и иммиграции извне.