Даже если принять стилизованно-сакральную формулу Новалиса, поднимающую человеческое тело до небес, то, тем не менее, необходима напряженная рефлексия для того, чтобы понять, что такое человеческое тело. Такая рефлексия необходимо предполагает растождествление с телом. Понять путь такого растождествления может заданная вместе с человеком и в известном смысле раньше его — коммуникация.
Коммуникация способствовала формированию человеческого тела. Вещественность всего мира существенно определена отношениями. Что касается человека, то именно коммуникация между индивидами позволяет «выйти из себя», «выйти из своего тела» и, тем самым, стать самим собой. «Я один не являюсь самостью для самого себя, а становлюсь ею во взаимодействии с другой самостью. Коммуникация есть условие также и личного бытия…»
Коммуникация развертывается в двух ипостасях, соответствующих двум модусам человеческого бытия:
· собственно подлинное бытие;
· бытийствование.
Коммуникация предстает соответственно как контакт и контракт. Идея контракта разработана в доктрине общественного договора (Гоббс, Руссо), правового государства, рыночных отношений, а идея контакта — в философии любви. Собственно, коммуникация это и есть любовь в широком, христианском смысле этого слова.
Применительно к социуму эта христианская любовь кристаллизуется как соборность. Именно в любви и соборности раскрывается подлинное человеческое бытие: «кто одинок, того, как будто, нет на свете».
Однако коммуникация, диалогичная по своей природе, не может быть раскрыта только через момент единства, момент согласия. В ней присутствует и другой момент, обусловливающий отдельность, особенность каждого индивида. В коммуникации есть не только начало любви, но и начало бунта, причем оба эти начала внутренне едины, немыслимы друг без друга. Этот тезис можно бы проиллюстрировать ссылкой на известные философские авторитеты, но, пожалуй, наиболее выразительно в художественной форме он звучит у раннего Андрея Платонова. Эта иллюстрация существенна для современной России.
Платонов характеризует новую религию, которая, как ему казалось тогда, приходит на смену христианству. Он писал, что не покорность, не радостные мечты и молитвы упования изменяют мир, приближают царство Христово, а пламенный гнев и восстание; тут зло, но оно так велико, что переходит в любовь, — ту единственную силу, творящую жизнь, о которой всю свою жизнь говорил Христос и за которую пошел на крест. Любовь-мощь, любовь-пламя, любовь-надежда, вышедшая из пропасти зла и мрака, — именно такая любовь переустроит, изменит, сожжет мир и душу человека.
Иными словами, в коммуникации обнаруживается внутреннее, глубоко трагическое единство любви и ненависти, любви и бунта.
Подлинная коммуникация составляет подлинно человеческое бытие. Любовь и бунт как противоположные модусы коммуникации неотторжимы от телесности. Половая любовь предполагает «обладание» телом Другого, она порождает новые тела. Бунт в своей крайней форме, ненависть, как таковая, обнаруживают себя в акте убийства, уничтожения тела.
Таким образом, коммуникация определена отношениями. Она является условием бытия. Коммуникация существует в единстве своей подлинности и неподлинности, как подвижное взаимопереходящее единство контакта и контракта.